2015/09/11 19:00:43
Я недавно был в больнице, навещал знакомого после пустячной операции. Мне нужно было на восьмой этаж, и в такую жару о том чтобы идти по лестнице не могло быть и речи, так что я направился к лифту. Огибая немногочисленных посетителей, я по затоптанному мрамору пересёк холл, и нажал на кнопку.


Жара в помещении была невыносимая, а лифта не было чертовски долго. Я наклонился к дверям шахты, но в этом гулком помещении было совершенно невозможно расслышать, двигается он, или нет. Возможно, он давно сломался, и я жду зря? Ожидание, жара, больничные запахи, всё это меня невероятно раздражало. Какие-то бабы за моей спиной в полный голос обменивались рецептом чего-то жареного. Воздух дрожал и плавился, а они -"обжариваешь лук, потом обжариваешь помидоры, потом обжариваешь баклажаны", я представил себе раскалённую сковородку, и мне захотелось их задушить. Лифт всё не ехал, они всё трепались, моя майка стремительно становилась насквозь мокрой..
И вдруг я увидел старика. Он сидел на кресле-каталке в паре метров от меня, возле двери лифта у стеночки, и раньше я не заметил его только потому, что он совершенно не подавал признаков жизни. Было непонятно, его кто-то там оставил на время, или его просто забыли? О том что он ещё жив, свидетельствовали только его изредка моргавшие слезящиеся глаза. С другой стороны... как можно быть живым, имея такой пергаментный цвет кожи? Он сидел совершенно неподвижно, было непонятно видит он меня, или нет, или ему просто насрать на моё присутствие? Лифт всё не ехал. На старике была какая-то невыразимо безнадёжная больничная одежда, застиранная и блёклая.

Тперь мы ждали лифт вдвоём. Воздух стоял неподвижно, как в стакане. По моей спине одна за другой сбегали капельки пота. Непонятно почему, но перед полной неподвижностью моего компаньона мне было как-то неловко пошевелиться. Мне вдруг стало стыдно оттого, что я так бессовестно молод, и от того, что у меня хорошо сгибаются суставы. А ещё мне было неловко от того, что я вот прямо сейчас могу выйти на улицу, и запросто купить бутылку холодного пива. А он явно не может. Он может только сидеть неподвижно. Лифт наверное решил сегодня не приезжать. Наверное где-то на десятом этаже в него пытались закатить каталку, а она не пролезала в проём двери, потому что на ней раскинув ноги в стороны, лежал пациент с трупным окоченением. Я мог бы конечно пойти по лестнице, но восьмой этаж - это шестнадцать лестничных пролётов! Я остался стоять. Из шахты лифта вроде бы послышался какой-то звук. Нет? Мне показалось, что старик перестал моргать. Я скосил глаза. Нет, моргает. И вроде как теперь смотрит немного левее. Сложно сказать. И вообще, я не вижу чтобы он дышал. С другой стороны, чем тут дышать? В раскалённой духовке этого холла щедро приправленный запахами лекарств воздух давно запёкся, потом сгорел, и покрывшись чёрной коркой, застрял в горле. Лифт всё не ехал. Старик сохранял абсолютную неподвижность. Интересно, может ли он быть мёртвым, и всё равно моргать глазами? Нет, пролётов не шестнадцать, ведь на первый этаж я уже поднялся, значит всего четырнадцать. Можно пойти, но придётся проходить мимо лицечелюстного отделения, пятый этаж, а это очень плохие воспоминания. Старик по-прежнему сохранял полнейшую неподвижность. Может он уже умер?

Люди, у вас совесть есть, забыть меня у двери лифта в компании мертвеца? Или он пошевелился? Или мне показалось? Повернуть голову, и начать его пристально рассматривать мне было крайне неудобно, - а что если он этими своими водянистыми глазками всё видит? Вдруг я сейчас поверну голову, и наткнусь на его взгляд? Это будет неприятно, невоспитанно, и вообще мне не хочется чтобы он знал. что я на него смотрю. Он же такой старый и беспомощный! С другой стороны, что я могу для него сделать? Чем я могу ему помочь? Да их тут таких, в одной этой больнице, не меньше сотни, всем разве поможешь? Странно, но почему-то все находившиеся в холле люди явно держались от двери лифта подальше, наверное не хотели стоять близко к старику. Или им было не нужно на верхние этажи. Сволочи. Мы продолжали делить одно пространство на двоих, я на ногах, он сидя.

Интересно, а в морг возят на каталке, или можно на кресле? А что если человек умер сидя, и окоченел, как его тогда положить на каталку? А это правда, что после смерти у человека расслабляются все мышцы, и он опорожняет мочевой пузырь? Сделал вид, что смотрю в телефон, и заглянул под дедушкино кресло. Лужи нет. Брешут. Или он ещё не умер. Короче, непонятно. А что лицечелюстное? Не так уж и долго я там лежал, всего пять дней, там многим было гораздо хуже. Но блин четырнадцать пролётов? Дышать же совершенно нечем. Нет, не воспоминания меня пугают. Хотя, был там один чувак, который мог есть только манную кашу, и только через трубочку, ему эту кашу специально варили. Вот он был реально жуткий. После аварии наверно. Точно никто не знал, а он по понятной причине не рассказывал.

Лифт всё не едет, ноги уже затекли. Но даже с ноги на ногу переминаться жарко. И старик, опять же, совсем не двигается. Ему наверное вообще не жарко. Пожилые люди же всегда мёрзнут, да? Хоть в чём-то ему хорошо. Присмотрелся - точно, даже не потеет. Ни капли пота на нём не видно. Может он всё-таки..? Да нет, моргает. Но не потеет. А ведь на нём не как на мне, шорты и майка, а штаны и рубашка с длинным рукавом. И домашние тапочки с носками. А подкладка у кресла клеёнчатая. Наверное, на случай если он опорожнит мочевой пузырь. Нет, это точно кресло из морга. И инвентарный номер на нём непременно есть, грубо написанный белой краской. Где этот проклятый лифт? Вообще непонятно. Какая-то пожилая санитарка в халате вроде бы двинулась в сторону старика, но передумала, и опять зацепилась языком с тёткой из регистратуры. Это они час назад про жареное трепались. Или уже два? Явно они обе работают здесь уже дольше, чем я вообще живу на свете. Как у них ещё не закончились темы для разговоров? Старик как специально сидит и не шевелится. С другой стороны, зачем ему шевелиться? Ему даже ходить не нужно, его возят. Опять же если захочет - может опорожнить мочевой пузырь, сиденье клеёнчатое, никто не поругает.

Лифт куда-то провалился наверное. Чёрт, зачем я вообще сюда пришёл? Ах, да! Вспомнил. Операция у товарищя. Я принёс ему сок. Мне нужно на восьмой этаж. До чего же невыносимо то, что старик так неподвижен! Спросить у него что-нибудь? Ведь я же до сих пор не знаю, живой он или нет? И сиденье под ним клеёнчатое. А с другой стороны зачем мне это знать? Сейчас лифт приедет, и я его больше никогда не увижу. Санитарка чешет языком невероятно, теперь она разговаривает с тёткой из аптечного окошка, перекрикивая тех, кто в регистратуре интересуется талончиками на приём. У старика так голова наклонена, как будто он к чему-то прислушивается. Наверное, просто мышцы шеи ослаблены, и не могут поддерживать голову. И выражение у него на лице такое, сразу понятно, что если он даже услышит то, к чему прислушивается, то ему это не очень важно. А слух у таких пожилых людей наверное ослаблен..

Чёрт! Лифт приехал! Двери распахнулись, санитарка отошла от аптеки, и взялась за ручки дедушкиного кресла. Оказывается, это всё-таки был её старичок. Можно было догадаться. Бросила его как вещь, и пошла с подружками трындеть. Толкает кресло в лифт, дедуля даже немного покачнулся. Это считается за движение? Или он просто на кочке подпрыгнул? Санитарка посмотрела на меня. Лифт огромный, такой чтобы каталка вошла, места много. Но я не стал заходить. Я лучше ещё подожду, мне торопиться некуда, тем более ещё пару минут рядом с этим стариком я не вынесу. А если лифт вдруг застрянет, я буду вынужден покончить с собой. Невозможно видеть, когда кто-то находится в таком беспомощном состоянии. А санитарке хоть бы хны, она ещё из дверей лифта тётке из регистратуры что-то про своего внука прокричала. И переспросила, верно ли та поняла. И катит дедушку, катит, и разворачивает его лицом к выходу, а дедушка сидит, и смотрит в одну и ту же точку, и его взгляд, как пушка у танка, поворачивается туда, куда поворачивается его кресло, ни на чём не задерживаясь. Просто скользит по предметам, как луч фонарика. Двери у этого лифта очень медленно закрываются. Он вообще медленный. Когда двери наконец закрылись, я выдохнул. Наконец-то.


Смотрел недавно я какой-то фильм. Там по сюжету погибает положительный герой. Смерть шла к нему надрывно и долго. Камера скользила по его красивому и горестно запрокинутому лицу, закадровая музыка добавляла трагизма, в его устремлённых к небу глазах застыли слёзы и немая обида на несправедливость этого мира. Затем его лицо медленно-медленно растворилось в красивых и торжественных видах природы - летящие птицы, качающиеся деревья, туманные горы, и музыка перешла к крещендо. Таким образом, не показывая финальных конвульсий, аудитории дали понять, что душа отлетела. Сердца зрителей сжались от горя, сопереживая человеку в такой роковой момент его жизни.

Кинематограф - крайне лживая штука. В действительности человек умирает не так. Человек умирает в затянувшейся старости. Никто ему не сопереживает, никому он уже не нужен, всех он уже заебал, и себя в том числе. Все мы видели этих стариков, они сидят с безучастным видом, и смотрят перед собой в никуда, они даже не тратят силы на то, чтобы сфокусировать свой взгляд. Они мало двигаются, потому что понимают полную бесполезность любого движения. Вблизи от них можно почувствовать безнадёжный старческий запах, синтез телесной грязи, мочи и спёртой затхлости. Они не чувствуют этого запаха, они в нём живут. Нам неприятно на них смотреть, мы понимаем, что в будущем многих из нас ждёт то же самое. Угасание мыслей, угасание желаний, полная никчёмность, и нет никого, кто мог бы пристрелить нас из жалости.


20 посетителей, 74 комментария, 28 ссылок, за 24 часа